Что есть в каждом фильме Ларса фон Триера

Натурализм сродни бульварной пошлости и провокация, больше напоминающая подростковые выходки, — вот то, чем кишат фестивали и ленты диванных мэтров (вчерашних выпускников институтов культуры). Как по мне, такое кинцо вполне справедливо воспринимается зрителем без особого участия и интереса. Ларс фон Триер — один из немногих, наиболее смелых, вызывающих, и в то же время невероятно проникновенных режиссеров-современников, экспериментирующих в артхаусе. А сейчас в общих чертах о том, что нас привлекает в режиссерском почерке именитого датчанина.

Провокация и бескомпромиссность

В основе художественного метода Триера лежит провокация, цель которой — обезоружить зрителя слишком смелыми заявлениями, на которые мы часто не можем решиться в реальной жизни. Смешение прекрасного и отвратительного, высокого и низкого, святости и грехопадения дает в сумме невероятно сильный заряд, ощущающийся от просмотра каждого из картин датского режиссера. Бравада, беспринципность, шарж, неожиданные выходки насыщают ленты жгучей правдой и отсутствием рафинированного изображения. Провокация присуща как на экране, так и в манере съемки. Многие его картины сняты в стилистике любительской видеосъемки, согласно провозглашенного фон Триером манифеста кино «Догма-95» («Идиоты», «Танцующая в темноте»), без декораций, вычурных костюмов, делая камеру инструментом контроля над публикой, навязывая ей страхи и опасения героев. Визуальный реализм, гиперболизация действительности, создание образа безумного и безучастного мира, обыгрывание еврейских мотивов — все это вызов, который зритель принимает незамедлительно. С интересом и благодарностью.

Обнажение порока

Образы телесности и соблазна являются доминантой в сюжетах фон Триера. Автор многократно признавался, что не считает порнографию и эротику чем-то из ряда вон выходящим. Эротические мотивы, будь то сцены оргии в «Идиотах» или откровенные кадры в «Антихристе» и «Меланхолии», выглядят художественно, несмотря на натурализм. Близость тождественна величайшему пороку, насилию, унижению, и в то же время высшему наслаждению. В «Нимфоманке», к примеру, секс — способ самовыражения, ответ миру на его равнодушие и отстраненность, вызов обществу, тщательно скрывающему свое истинное лицо.

Символизм

Киноязык Триера во много схож с тем, которым пользовался Андрей Тарковский. Образы обоих художников часто трактуются одинаково. Водная стихия как символ разложения, классическая музыка как невозможность проиллюстрировать нашу несовершенную жизнь, яблоки и утопающие в них герои как запретный плод, лошади, предвещающие неминуемое, иконы, взывающие к поклонению и презрению одновременно.

«Неамериканская» мечта

Триер не скрывает свое явное презрение к Америке и прогнившей, судя по его скандальным лентам, Европы. Запад изображен режиссером как начищенный добела мир благопристойных и высокодуховных марионеток, настоящее обличье которых скрывает ханжество, трусливость, жестокость и непонимание мира. В своей первой, европейской, трилогии Триер показывает континент далеким от нашего мифа о западной культуре. Здесь, подобно балабановской России, мы наблюдаем жизнь в хаосе, криминале и безразличии.

Женщины

В немногочисленных интервью Триер признавался, что женщины неспроста становятся главными действующими лицами его работ. Дикие, поддающиеся множеству сиюминутных порывов, не знакомые с логикой и здравым смыслом. Их поступки можно оправдать безумием. В картине «Рассекая волны» женщина, из сильной любви к больному мужу, обрекает себя на изгнание и гибель. Ее жертвенность, не вознагражденная при жизни, становится отсылкой к библейской притче, которая развивается на экране в эпичную историю о тяжелой судьбе слабого пола и вековечной несправедливости общества. Фильм получил приз на Каннском фестивале, во многом благодаря игре Эмили Уотсон. Героини Триера — женщины, плывущие против течения, ощущающие собственное бессилие и злой рок, но очаровывающие и покоряющие сердца зрителей.