Отар Иоселиани: «Кино возродится, но уже в другой форме…»

Отар Иоселиани

Встречу с Отаром Иоселиани сложно назвать интервью — каждый ответ режиссёра был скорее вольным размышлением на заданную тему, который очень условно вписывался в типичную схему «вопрос-ответ». Несмотря на все попытки расспросить о его личном творчестве и о кино в целом, Отар Иоселиани постоянно уходил в разговоре в сторону литературы, философии или морали. Уже в начале интервью стало понятно, что мастеру с таким огромным жизненным и профессиональным опытом было просто неинтересно рассказывать только о себе.

Беседовал Антон Филатов

— Как-то раз Вы сказали, что работать со знаменитым актёром — это всё-равно, что испачкать фильм. Но для кого-то из знаменитостей вы бы сделали исключение?

О.И.: Не для кого. Я ничего против них не имею, но если взять какого-то колоссального актёра, то их опыт игры разнообразнейших персонажей в других фильмах мешает их «особости». Например, Жерару Депардье, который снимается 18 раз в году, или Катрин Денёв, которая ходит с двумя парикмахерами, в подобных фильмах как мои, делать нечего.

Но есть исключения, например, когда чудный состав актёров собирал Рене Клер. Это был очень мощный режиссёр, который мог заставить даже самых знаменитых актёров забыть всё, что они играли ранее. Так что даже если в фильме был Жерар Филипп, то он играл простого молодого офицерика. Но я таким не занимаюсь. Кроме того, знаменитости очень капризны. Это невыносимо… (закуривает)

— Не хотите бросить курить?

О.И.: Нет, даже наоборот. После того, как людям запретили курить в общественных местах, рухнул целый институт человеческих взаимоотношений. Усталый человек после работы приходит в бар — там курят, беседуют, чем-то делятся и угощаю друг друга. А сейчас, когда уже нельзя курить в баре, а надо выходить на улицу — исчезла вся прелесть общения между людьми.

— После работы над Вашей последней картиной «Шантрапа» Вы стали товарищами с Богданом Ступкой. Как работалось с украинским актёром?

О.И.: Ну, во-первых, Богдан Ступка совсем не похож на актёра — он нормальный человек: весёлый, открытый. Может быть, у него есть какая-то техника игры, но она настолько скрыта, что создаётся впечатление, что я снимал человека с улицы. В «Шантрапе» он играет мерзавца, но симпатичного. Но чем симпатичнее мерзавец — тем он страшнее, поэтому Богдан Ступка — идеальный вариант. Когда начиналась работа над картиной, то украинская сторона настояла на том, чтобы в ней участвовал украинский актёр и предложили его. Сначала я подумал «Какая беда…». Но всё же решил познакомиться и оказалось, что это чудный человек. И несмотря на то, что украинская сторона в итоге не дала денег на фильм, я всё же остался с Богданом Ступкой, но не о чём не жалею.

— Ошибались ли вы  когда-нибудь в актёрах?

О.И.: Если ошибся в актёре — это катастрофа. В таком случае надо остановить съёмки и начать всё заново. Но у меня такого пока не было.

— Какой последний фильмы Вы смотрели?

О.И.: Я стараюсь вообще не смотреть кино из чувства предосторожности — у меня постоянно возникает сплошное разочарование. Из того, что мне нравится — это, например, чудная картина Арика Каплуна «Друзья Яны». Вернер Херцог тоже очень интересен.

— Как Вы относитесь к экранизациям?

О.И.: Самый ужасный пример экранизации — это «Мастер и Маргарита». Надо же осмелиться перевести такой чудный и загадочный текст в кино…
Как вообще можно снять, например, эту фразу из книги: «Она взяла жёлтые цветы, вышла на улицу, и решила, что если она его сегодня не встретит, то всё… Но любовь выскочила перед ними, как разбойник с ножом в руке…». В фильме может идти дама с цветами и Мастер в шапочке, они друг на друга посмотрят, а никакого бандита не выскочит… это безобразие.

— Вы говорили, что могли бы научить снимать кино кого угодно практически за месяц…

О.И.: Могу, конечно. Это зависит от того, что хочет сделать сам человек. Научить кого-то работать с техникой я могу за две-три недели. Научить же думать — я никого не могу.

— Вы пересматриваете свои фильмы?

О.И.: Нет. Если произведение сделано неискренне, то зачем себя мучить и смотреть неудавшуюся работу, а если сделано искренне, то тем более этого делать не стоит, потому что вы сделали это когда-то давно, а смотреть на себя и любоваться не надо. Надо смотреть дальше. «Каждый поступок надо делать как последний в жизни» — как говорил Довженко

— Если сегодня снять фильм с такой же задумкой, что и Вашем «Листопаде», он не будет выглядеть наивно? В 1966 году борьба молодого парня за то, чтобы не испортить бочку с вином была понятна, а сейчас…

О.И.: …мы всегда думаем, что вся беда пришла к нам сегодня, и что раньше было лучше. Но вы посмотрите, сколько было ужасов, вранья и крови в пьесах Шекспира, например. Это было всегда, но хорошо воспитанный человек ни в какие времена не шёл на уступки с совестью. Ложь была всегда, а мерзость просто меняет свою маску.

— Чего вы боитесь в жизни?

О.И.: Конечно же угрозы, которая над всеми нами висит. Чем, например, провинились жители Чернобыля или трудолюбивые японцы, чтобы с ними вдруг произошло такое несчастье? Нам грозит и стихия, и волчье человеческое окружение.

Чем провинился украинский крестьянин, когда настал голодомор?.. Это всё очень странное стечение обстоятельств… Откуда взялись большевики? Считалось, что это какое-то дьявольское наваждение. Потом всё кончилось и выяснилось что все жертвы были ни к чему… Я боюсь того, откуда появляется такое безумие, которое охватывает людей. Ведь это уже было и всегда может повториться.

— Останется ли в будущем национальное кино? или всё кинопроизводство окончательно приберут к рукам большие международные киностудии?

О.И.: Я думаю, что «национального кино» нет, и не существовало никогда. Можно назвать «национальным» один период в русской литературе, который начинался с Пушкина и Гоголя, а оканчивался Булгаковым. А сейчас есть просто талантливые люди в Росси и в Украине, но то что они делают — это уже не та духовная пища, которая необходима обществу. Национальное искусство основано на очень редком в наше время явлении, когда навыки жить на свете и традиции передаются из поколения в поколение. Когда же прервалась нить, соединяющая поколения, то говорить о национальной культуре уже бессмысленно.

Когда в Камбоджи, которая была изысканнейшей страной, пришли к власти коммунисты — они начали уничтожать всех традиционно мыслящих людей, чтобы превратить их в быдло. Потому что революции ставят себе за цель всех уровнять, как на прокрустовом ложе. Но когда всех людей доводят до одного уровня, то исчезает всё, что является продолжением традиций: сказки, былины, смысл уюта, смысл общения с бабушкой.

— Но во времена СССР всё-таки было национальное кино…

О.И.: Это был миф. Была большевистская установка «дружба народов» — но это всё показуха. Это не культура.

Не культура и то, когда Растропович сидит и пилит на виолончели, а Рихтер играет на рояле, а весь зал при этом притворяется, что слушает. Когда зал не может сделать то же самое, что может сделать один человек (солист) или хотя бы то же самое, но хуже — это упадок. Не должно появляться разделение на привилегированных исполнителей и массу людей, которая, раскрыв рот, их слушает.

Произведения Софокла или Аристофана писались для жителей Афин, и в них говорилось о том, о чём каждый из них думал. Поэтому и брехтовский театр пользовался громадным интересом — это был тот язык, на котором говорили все — интеллектуальный язык.

Когда исчезло национальное искусство Германии — появился Моцарт, Гайдн, Глюк и другие, но это были единицы, а в целом масса оставалась тёмной, поэтому со временем возник нацизм и фашизм. А если бы это была культура, то этого не возникло. Когда Тарас Шевченко написал «Реве та стогне Дніпр широкий…», то это был текст, который был всем близок и это была культура.

— Вы никогда в своих фильмах не поднимали политические темы, хотя у вас всегда была очень чёткая политическая позиция.

О.И.: Потому что я занимался прежде всего искусством. Будь я слесарем, токарем или преподавателем, у меня бы была своя политическая позиция. Но при этом я бы не перестал преподавать. Но снимать политическое кино — это дело безнадёжное.

— Оливер Стоун, ведь, не безнадёжен…

О.И.: Вы наверняка, смотрели «Метрополис» Фрица Ланга, ну и что? По-моему это полная белиберда. Но так повелось, что вся немецкая школа ударилась именно в эту сторону.

Но в это же время во Франции снимали чудные вещи, например, «Соломенная шляпка» Рене Клера, в это же время Киттон в Америке создал образ глубоко несчастного человека, что в последствии послужило поводом Чаплину создавать свои коммерческие экзерсисы.

Политические фильмы — это на уровне памфлета. Именно с памфлета начался весь коммунизм и большевизм. Принимать участие в этих играх не входит в задачи искусства. Задача искусства — очень точно сформулировать то, о чём мы все думаем. Если я встречаю такое произведение, то я прихожу в восторг, потому что мне нравится, что автор лучше меня сформулировал то, о чём я всё время думал.

— Вы любите людей или Вы мизантроп?

О.И.: Мизантропия — это не презрение к человечеству, а всё-таки метод жить на свете. Хотя Вольтер утверждал, что человек — это страшное существо.

Жизнь слишком коротка, чтобы дожить до старости и успеть что-нибудь понять. Нам не хватает времени, чтобы человек прожил длинную жизнь и в конце концов убедился в том, что всё что он делал — было напрасно. Почему-то существует убеждение, что пожилые люди многоопытны, а значит — мудры. Но на самом деле среди стариков есть много мерзавцев.

— Как вы относитесь к критике?

О.И.: Изначальное значение слова «критика» — это размышление. К критике я отношусь очень насторожено, потому что это очень опасное занятие. Оно основано на вторичном использовании того материала, который попадает в поле зрения критика.

Мнение о непонравившемся произведении преподносится обществу как навязчивое нравоучение. Вкус критика никогда не может быть выше вкуса самого автора. Если произведение ему понравилось, а произведение на самом деле дурное — значит они совпадают по вкусу.

Например, в советские времена, чем больше критика бранила какое-то произведение, тем больше уважения вызывал автор. Ну, и сегодня происходит то же самое.

Я не думаю, что кино сегодня не возродится, но возродится оно уже в другой форме…