Солярис

А не то рвану по следу,
Кто меня вернет?
И на валенках уеду
В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю,
Там, где - боже мой! -
Будет мама молодая
И отец живой.

Г. Шпаликов

Фантастическая драма «Солярис» снята Андреем Тарковским в 1972 вполне советском году по мотивам романа не вполне советского поляка Станислава Лема.
Стоит сказать, что, в отличии от фильма, роман довольно энергичен, так сказать, классика научно-фантастического жанра 60-х – наука, техника и человек, побеждающий все остальное, а чего не может победить – превращает в науку и технику, хотя автор и задает сакраментальные вопросы. Тарковский взял из романа то, что должен был взять – мистику и неопределенность – без чего мертва любая фантастика, даже научная. Тягучий повествовательный нарратив. На грани отрешения от мира и катарсиса. Счастье. Где оно, какое оно, и что с ним делать, когда его наконец-то обретаешь? Или может это очередная фикция, которая порочным змеем уводит нас от Истины? А может и нет его вовсе, а есть только наше представление о Счастье?
Природа и техника – дом и космический корабль. Образом дома начинается фильм. С «ДОМа» вообще многое начинается, если не все. И «ДОМом» многое заканчивается, кстати, может это и есть Счастье, когда все заканчивается домом… Дом неразрывно связан с природой. «У моего деда был такой дом, он мне нравился, вот я и себе такой построил», - говорит Отец главного героя (Николай Гринько). Природа как начало. Природа – это околоплодные воды, где уютно и безопасно, куда хочется вернуться. Именно здесь окончит свой путь Отец. Природа как конец. Здесь лошадь в гараже , девочка в брючках делает книксен, здесь хорошо даже «нелепому» человеку Барнету (Владисав Дворжецкий). Именно Барнету Солярис показал нечто, что сложно понять, а еще сложнее объяснить. Но можно принять, что и сделал Барнет – «хотите уничтожить то, что не в состоянии понять?! Познание должно быть нравственным!». А что может знать о познании Крис Кельвин (Донатас Банионис), который летит на Солярис с миссией раз и навсегда положить конец тупиковой науке «соляристике»? Крис, по сути, человек-развалина . У него есть только Дом и Отец, которого ему не суждено похоронить. Всё остальное забрали с собой Мать (Ольга Барнет) и Жена, Хари (Наталья Бондарчук), уходя…
На Солярисе Криса встречает измученный и деморализованный экипаж. Снаут (Юри Ярвет), Сарториус (Анатолий Солоницын), Гибарян (Сос Саркисян). А также «гости» - дети человеческих затаенных мыслей о сокровенном и планеты-мозга Соляриса. Приходят те, кого они когда-либо любили, кого отпустили в безмолвии или по глупости, те, чьи имена отзываются глухой болью. Так почему же так…страшно? Снаут: «Это не безумие. Тут, скорее, что-то с совестью». Сарториус безжалостно избавляется от своих «гостей» - они не люди, они «не настоящие» и тем умножая память о потерях. Гибарян затсрелился – ему было стыдно. У Жан-Поля Сартра есть пьеса «За закрытыми дверями», где ад описан встречей в одной комнате троих персонажей, без какой-либо возможности избавится от присутствия друг друга. Вечность вместе. Камерный ад. У наших героев встреча с самими собой.
Но блажен, кто верует, блажен, кто принимает. Крис, по началу, избавляется от Хари, как, в принципе и все остальные. Но потом принимает, ведь ему так хочется любить, возможно, даже не так любить, как искупить вину перед Хари за свою недолюбовь, гордыню. Крис делает «гостью» все более человеком, настолько человеком, что Хари становится тяжело жить с осознанием, что она только сгусток материи, даже не псевдо-Хари, а тот образ Хари, который любит Крис. Ученые посылают импульс Солярису с мыслями Келивина и приход гостей прекращается, уходит и Хари, сама. Но на поверхности планеты появляются островки, островки человеческой памяти. И Крис остается на этой планете, на островке со своим Домом, Отцом. И ручей колышет нити водрослей так же, как и на земле, и также колышется студенистая гладь Соляриса. Камерный рай.
Библейскими мотивами населен образный мир кинопроизведений Тарковского. Фамилия профессора, который единственный из ученого совета поверил докладу Бертона – Мессенджер (Посланник) – «нравственное познание». Мать, омывающая руку Криса, как избавление от скверны и боли. Отсылы к произведениям искусства. Картина Брейгеля «Охотники на снегу», боюсь, что герою уже не дано устремиться за охотниками к такой земной и понятной суете, но та тревога нависающего зимнего леса остается. Финальная сцена – Крис опускаясь на колени, обнимает отца – « Возвращение блудного сына» Рембрандта. И конечно же музыка Баха и Эдуарда Артемьева.
Обращает на себя внимание эпизод, где Бертон едет на машине. Довольно длительный по хронометражу, снимался в Токио – столице суеты. Развязки, тоннели, эстакады резко контрастируют с успокаивающей статикой природы, дома. Но в тоже время как символ пустоты, некоего хаоса, когда Крис не должен думать перед полетом, а Бертон как раз думает о полете. Линии дорог перекликаются с переплетающимися линиями водорослей в ручье, лини неспокойной глади Океана… Наука, Природа и Солярис. Материя, живущая своей жизнью.
Хотя Тарковский был против «красивых сцен», но великолепны пейзажи. Оператор Вадим Юсов и художник Михаил Ромадин. Угасающая осень, покинутый натюрморт с чашкой чая. Мать, практически безмолвна, но так аристократически красива, полна боли, уносящая душу, но омывающая раны. Образ Хари перекликается с образом Матери. Красива, но покидающая. Красивая осень, за которой следует мертвая зима. Единственная «теплая» зима была много-много лет назад, когда еще было кого любить, и пес был щенком. Ковер с узором на заднем плане из записи уже мертвого Гибаряна, обстановка библиотеки, статуэтки, ваза – изящные знаки, которые напоминают о земле, о красоте, что осталась там.
В общей сложности, актеры в этом фильме не главное. Главное то, что они говорят и образы, которые они несут. Бондарчук, Барнет – красота, любовь. Солоницын-Сарториус – рационализм и его тяжесть. Ярвет-Снаут – хороши его голубые глаза, усталость и простота, когда он говорит о «главных» вещах. Николай Гринько – взгляд с прищуром, доброта. И сам главный герой, Донатас Банионис, весьма статичен. Сложно оценить его игру так, как ее по сути не было, зато он не отвлекает.
«Мы не хотим новых миров, мы хоти расширить Землю». Сквозь жалость, которая опустошает, невозможность любить человечество всецело, страдания, стыд, мы теряем способность любить. Иррационально, без доказательств, без страха будущей потери. Мы теряем способность принимать. Да-да, есть такая совершенно детская способность принимать. Тогда и простить легко и даже отпустить, ведь это уже не потеря, ведь ты тоже это принимаешь…