Пьета Pieta

Ким Ки Дук был и остается чуть ли не главным лицом южнокорейского кинематографа для широких масс (наряду с Пак Чхан Уком), и уж во всяком случае для фестивальной публики. Тем не менее его восемнадцатый полнометражный фильм «Пьета» умудрился поспособствовать вящему укреплению и без того убедительного статуса корейского мастера: он стал первой лентой производства Южной Кореи, удостоившейся главного приза на одном из трех топ-фестивалей. Со своим венецианским «Золотым львом» в комплекте «Пьета» претендует на статус своеобразной вехи — причем, кажется, она таковой задумана не была: Ким Ки Дук просто снял очередной фильм, и знакомые с его творчеством люди скорее испытают радость узнавания, нежели удивление.

Сюжет «Пьеты» не так уж сложен: упрощая, можно сказать, что режиссер в очередной раз решил поговорить о насилии. Впрочем, по-настоящему жестоких кадров здесь, как ни странно, нет — самый кошмар остается за кадром, хотя это не мешает нервно вздрагивать на протяжении всей первой половины картины. Профессия Кэнг До — главного героя, мафиозного «сборщика податей», который, внеся в свою профессию некоторые любопытные инновации, по сути работает палачом, — способствует тому, чтобы мы оставались наедине с жестокостью практически постоянно.

Подолгу наблюдать за довольно беспросветной жизнью, какую ведут как Кэнг До, так и его жалкие жертвы, — удовольствие сомнительное: однако, когда это уже начинает почти раздражать, появляется женщина средних лет и объявляет себя матерью, бросившей нынешнего преступника в далеком детстве. Пройдя через своеобразную инициацию (это чуть ли не самая страшная сцена фильма), она тем самым подтверждает свой материнский статус. Так визит женщины с будто выточенным из мрамора лицом, очень непохожей на прочих действующих лиц «Пьеты», становится для героя шансом пожить новой, совершенно непривычной для него жизнью. Розмари испугалась и все-таки бросила своего дьяволенка — а теперь вернулась и вяжет ему свитер, пока он млеет в ее объятьях. Хотя со временем выяснится, что все немного сложнее.

Может быть, это и правильно — снимать притчу как не-притчу. Стиль подачи здесь скуп, а то и почти физически неприятен: кишки в холодильнике, битое стекло на балконе, угорь с отрезанной башкой — все это снято на зернистую пленку трясущимися руками. Впрочем, настолько же физически неприятны и герои: и к этой всей неприятности очень быстро привыкаешь, грязь и кровь становятся привычными деталями интерьера — и в этот самый момент, по сути, исчезают, а кино из чернухи превращается, наконец, в притчу. А кишки и некрасивая картинка — в не то чтобы единственно возможное, но логичное средство рассказать попросту хорошую, красивую и грустную историю.